Даже ты это переросла, моя дорогая, видишь. А что я говорил? Что я говоил тебе? Теперь тебе смешно, правда?
А ты просто страдала истерическим расстройством личности и вообще недостатком внимания. А я говорил! В лицо тебе говорил, между прочим! Ну-ка вспомни, что и как я тебе говорил?
I know
You love the song but not the singer
I know
You've got me wrapped around your finger
I know
You want the sin without the sinner
I knowI know
You love the song but not the singer
I know
You've got me wrapped around your finger
I know
You want the sin without the sinner
I know
- Привет, - из трещины в асфальте вытекает дымчатого строения мальчишка.
- Привет. Ты – мой глюк?
- Да. Как тебя зовут?
Она молчит и пожимает плечами. Глюк тоже молчит и идёт рядом со ней. Дворы, дворы… Тёмные силуэты качелей напоминают ей деревянные статуэтки в магазине экзотических сувениров.
- И мне тоже, - признаётся глюк.
- Ты читаешь мои мысли?
- Нет, я же твой глюк, значит, твоя мысль. А мы общаемся, между прочим.
- Так что, все остальные мысли – тоже глюки? – спрашивает она без удивления.
- Не знаю. У нас не принято такое спрашивать. Это как у зэков: нельзя интересоваться, за что сидишь. Ну или что там у них…
Снова идут молча. Звёзды мерцают. Нет, не звёзды – спутники. Или это окна дальних домов? Луна зелёная. От неё отрывается кусок и со свистом и хохотом пролетает над их головами.
- Хулиган, ё-моё! – кричит глюк, а она шепчет. Не хочет кричать. Если закричит, то разрушится эта маленькая, субъективная, только её собственная атмосфера из меланхоличного рока, железа на языке, холодных рук и вздымающихся изнутри слёз.
- Слушай, ты уже достала, - вдруг встревает глюк.
- Не поняла? – она шмыгает носом.
- А ты пойми. Вот посмотри на себя: ты хочешь, чтобы все в мире были счастливы. По возможности благодарны тебе за это. И на таком вот фоне несчастна можешь быть только ты одна, привилегированная, типа, - глюк останавливается, нервно размахивает руками. Она не перестаёт шмыгать носом. Слёзы не перестают литься. – Хватит, поняли?! – это глюк слёзам говорит. Они, побоявшись грозного дымчатого парня, быстро высыхают. Она чисто из чувства протеста хочет плакать дальше, но у неё не получается. – Так-то лучше. Ты пойми, я хоть и рядовой глюк, но знаю побольше тех важных заученных формул из физики за седьмой класс.
- Я знаю. Не переживай за формулы, они же совсем глупые. Не обращай внимания на их закидоны, всё равно скоро забудутся.
Глюк отмахивается.
- Так вот, я-то знаю, что тебе нравится быть эдакой мученицей-одиночкой, всем помогающей, и всё равно остающейся в тени.
Она отворачивается.
- Стыдно?
- Нет. Просто вроде мне сейчас положено сделать вид, что я понимаю ошибку, раскаиваюсь, всё исправлю, ну и так далее.
- А, ну да.
I know
The past will catch you up as you run faster
I know
The last in line is always called a bastard
I know
Они идут дальше, уже вдоль дороги. Она ловит глазами фонари и заставляю их свет расплываться по всей картинке. Глюк недовольно щурится, но молчит. Луна стала красной, и её куски больше не хулиганят.
- Инна! Инка, стой! – сзади на них налетает девица взбалмошного характера, блондинистая, в ярко-желтом пальто - это Яна. А это - Инна. Ну, Инна, так Инна. Надо ж ей себя как-то называть.
- Чего тебе? Ты кто? – встревает глюк, но слова идут почему-то из неё.
- Ты что, миллионершей стала? Своих не узнаёшь!
- Да узнаю я, узнаю. Слушай, ну а почему Инна?
Яна пожимает плечами, задевая левым фонарь. Тот обиженно мигает, тухнет и, сгибаясь, падает на проезжую часть.
Глюк, до сих пор тихо хихикавший, недовольно встревает:
- А я? Я что, один безымянный останусь?
- А как тебя называть? – благодушно спрашивает она. Яна окинула глюка придирчивым взглядом и хмыкнула, видимо отметив про себя что-то важное.
- Мм… ну… - тут на его глазах наворачиваются слезы. – Ну нет у меня воображения! Нету! Глюкам не положено…
- Тихо, тихо, - она обнимаю глюка за плечи. – Какое ты хочешь имя?
- Красивое, - совсем по-детски шмыгает носом глюк, поднимая на неё большие-большие, прямо анимешные глаза, - необычное какое-нибудь.
Она задумчиво щёлкает пальцами.
- Молис. Молис – тебе нравится?
Глюк кивает и слишком поспешно выворачивается из её объятий.
- А что это значит?
- Огонь… по-гречески, по-моему.
Молис деловито стряхивает со своей дымчатой рубашки световые пылинки упавшего фонаря. Сам фонарь пытается подняться с помощью Яны.
Они снова бредут вперёд.
Молис о чём-то весело болтает, оправдываясь, что это не он, а защитная реакция её психики, которая хочет отвлечься.
Она молча киваю и впервые за долгие-долгие годы ни о чём не думает. Как странно. Как хорошо. И всё-таки страшновато.
Фонарей становится больше. Остановка. Людей много, все спешат с работы. Да, зимой и осенью быстро темнеет, и вот так возвращаться, при красной луне, при норовящих потрепать тебя за ухо звёздах не то, чтобы боязно, но стрёмно и неприятно. Хотя кому как.
Она что-то вспоминает.
Такие воспоминания всегда вызывают улыбку. Теперь все они – одна из бесконечного множества её несбывшихся, нереализовавшихся жизней. Даже немножко жалко – где-то в глубине души, но совсем нестрашно.
Глюк, до сих пор терпеливо молчавший, дёрнул её за рукав.
- Пошли уже. Несбывшиеся жизни… Лукьяненко ты перечитала, вот что я тебе скажу.
- Так ведь правду человек пишет! – возмутилась она, послушно топая за Молисом через дорогу.
Ну, смешно же. Ты смешно думала, ты смешно говорила, я смешно писал.
@темы:
"вы меня ещё узнаете!",
hier darf man rauchen