[fliss]

Начиная отсюда и дальше можно пролистывать ближайшие посты.
Просто я как и обещал, несу сюда свои тексты с двух ФБ, прошлогодней и этой.

Название: О том, почему Торис так неравнодушен к Наталье.
Автор: здесь
Размер: мини, 1288 слов без примечания
Пейринг/Персонажи: Беларусь, Литва, упоминается Россия
Категория: джен
Жанр: мистика, повседневность, чуть-чуть трагикомедии в конце.
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: действие происходит в 1919 году в Восточной Европе, когда там тот ещё красный бардак творился. Республики стремительно становились Советскими Социалистическими, объединялись, разъединялись... А Иванов день и тогда никуда не делся. И девичьи мечты тоже остались.

Где-то недалеко гулко ухает сова, а в голове так же гулко стучат барабаны – это бешеный стук сердца отдаётся в висках.
Наталья судорожно сжимает в руках стебелёк и бежит, босая, не чувствуя, как ветки колют ступни, как коряги и корни деревьев бьют по пальцам ног, когда она спотыкается. Наталья прижимает к груди кровавый, ярко-алый цветок, который, может быть, никто никогда и не видел кроме неё.
Волосы разметались и запутались, на лбу выступила испарина. Сучья и острые ветки кустов изорвали подол простого льняного платья в клочья, и он перестал быть белым, но Наталье всё равно. Она уже почти не разбирает дороги, но продолжает бежать. Нужно успеть, непременно нужно успеть. Никогда больше она не сможет найти цветок папоротника, она уверена в этом – такой шанс только один раз в жизни выпадает, какой бы длинной она ни была. Поэтому нужно успеть всё сделать сегодня, до рассвета. Сегодня, на Купалье.
Беларусь выбегает на поляну, к маленькому деревянному дому. Сейчас в нём никого нет, тёмные окна зияют черными провалами, и Арловской кажется, что густая ночная тьма, которую почти можно потрогать руками, вытекает из них и струится по поляне, окутывает, поглощает каждую травинку, её босые ноги, весь лес.
Наталья бережно кладёт цветок на лавчонку у входа в дом. Она бы и вовсе не выпускала его из рук, но нужно вытащить из погреба огромный чугунный чан, чёрный, жирный. Этому чану уже несколько сотен лет, и его никогда не мыли – нельзя, иначе вся чудесная сила из него уйдёт. Поэтому чан внутри меньше, чем должен быть – по его стенкам струится причудливая вязь, толстая, рельефная. Она за столетия наросла сама. Каждое сваренное в чане зелье оставляло свой след, отдавала самую каплю силы, но её хватало, и вязь всё разрасталась, жадно впитывая чары. Иногда Беларусь думала, что эта вязь живая. Живая, опасная, прожорливая. Сунь руку в чан – и останешься без неё.
Беларусь выволакивает чан на середину поляны. Ручки его неровные, такие же грязные, как всё остальное, и Наталья чувствует, как сдираются в кровь ладони.
Наконец она выплёскивает в чан чуть тёплую речную воду из кувшина и замирает. Она стоит какое-то время неподвижно, снова прижимает к груди цветок. Теперь она знает, что темнота не из окон струится, а из чана. Выползает из него, цепляясь длинными пальцами за края, за изодранное платье Арловской, за её волосы, и оседает на плечах, будто коромысло.
Рука Беларуси дрожит, когда она протягивает её к чёрной пасти чана. Она так сильно сжала стебель цветка, что по запястью потекла капля зелёного сока. Наталья тяжело сглатывает и начинает шептать.
– Я зачарую вадою рачною, – голос её дрожит так же, как рука, шёпот совсем тихий, Наталья едва шевелит губами. – Вада бурліся, зелле варыся. Трава-чарова… – Беларусь чувствует, как сильно побледнела, как из неё тонким ручейком перетекает в цветок что-то… что-то очень важное, наверняка ужасно важное – и незаметное, то, о чём никто никогда не задумывается, но без чего человек не смог бы жить. Или не был бы человеком.
Арловская снова сглатывает. Она замолчала – язык не слушается, не желает ворочаться во рту, он будто распух и стал свинцовым. В висках снова стучит, Наталье кажется, что сердце бьётся у самого горла, в котором стоит ком, который единственный и не позволяет сердцу выпрыгнуть.
Беларусь стискивает зубы и резко вскидывает голову.
– Трава-чарова тут для прыварот, трава-жывіца і для маладзіцы, трава быльнігу для маладога, – голос Натальи крепнет. Она всё уже решила – теперь отступать некуда.
Арловская медленно, осторожно ступает по траве вокруг чана, скользит как привидение в своём белом льняном платье. Она двигается плавно, медленно разводя руки в стороны и чуть покачиваясь, будто молодое деревце на ветру. На самом деле она не знает, как нужно двигаться, не знает, какие жесты делать. И никто никогда не знает. Это не английская магия, где все черточки, и слова, и движения должны быть чёткими и выверенными. Это другое, то, что витает в самом воздухе полей и лесов, то, что клубится утренним туманом над реками. То, что таится в душе у каждого и крепко спит, если не хотеть отчаянно, чтобы это что-то пробудилось. И вытянуло, выпило все силы, исполнив желание взамен.
Теперь по мере того, как в чане сама собой закипает вода, к Наталье приходит знание. Теперь она знает, что и как нужно делать. Нет, даже не она – её тело само ускоряется, Беларусь будто со стороны смотрит, как её движения становятся резкими, дёргаными, как белое пятно платья всё быстрее бежит по кругу. Она вскидывает руки вверх, низко склонив голову, и тут же резко опускает их, разрывает стебель цветка – яростно, будто дикий зверь расправляется с добычей.
Над водой в чане клубится синеватый, слабо светящийся в темноте дым. Беларусь снова ускоряется. Она безумно пляшет, кромсая в руках стебель цветка и его лепестки. Волосы её совсем растрепались, кажется, в них ещё запутались мелкие веточки и сухие листья, глаза её горят тем же голубоватым светом, что и дым над чаном. Арловская похожа на самую настоящую ведьму, как их теперь рисуют в детских книжках. Такими пугают маленьких детей, чтобы они быстрее укладывались спать или доедали кашу.
Наталья снова шепчет, повторяя:
– Я зачарую вадою рачною:
Вада бурліся, зелле варыся!
Трава-чарова тут для прыварот,
Трава-жывіца і для маладзіцы,
Трава быльнігу для маладога…
Наталья выкидывает руку вперёд и разжимает кулак – кровавые лепестки цветка папоротника падают в чан, и дым над ним становится алым.
Беларусь говорит всё быстрее, бормочет, и бормотание её постепенно переходит в крик, от которого у неё самой закладывает уши.
– Варыся, зелле, на вяселле!
Зелле кахання, хмельнае зелле!*

Арловская оправила юбку платья. Целого, чистого – своего обычного синего платья. Она недовольно, болезненно поморщилась, потерев затылок – когда всё закончилось, она упала, словно подкошенная, и сильно ударилась.
Уголки её губ дёрнулись вверх: на столе стоял самый обычный стеклянный кувшинчик, в котором обычно была кипяченая вода – не из-под крана же пить, в самом деле, – и гранёный стакан. На секунду Наталье показалось, что над водой в них всё ещё клубится красный дым, но наваждение быстро спало.
Часы, мирно тикавшие над кухонным столом, показали ровно девять часов утра. Сейчас должен придти Брагинский. Он уезжал куда-то в прибалтику, кажется, – нужно было подписывать какие-то договоры, ну и следить, чтобы тамошние республики не дёргались.
Беларусь обернулась на стук в дверь и чуть насторожилась. У Ивана были свои ключи.
– Наташ… Это я, – отозвались из-за двери на холодное “Кто там?” Арловской.
Беларусь изогнула бровь, распахнув дверь.
– Что ты здесь делаешь? – говорила она спокойно, но литовец у порога ясно понял, что каким-то образом уже раздражает Наталью.
Он виновато улыбнулся, разведя руками.
– Я с Россией приехал. Иван сказал, буду теперь жить со всеми, в коммуналке. Он сразу с вокзала в Кремль поехал, – ответил Торис на невысказанный вопрос.
Арловская поджала губы, пропуская его внутрь, и промолчала.
Торис снова улыбнулся. В отличие от Натальи, он был явно рад встрече.
– Наташ, я так жутко… О! – литовец сразу прошёл на кухню. Беларусь знала, что в том, что он теперь будет жить с ними, была и практическая польза – кухня вполне себе могла бы считаться бастионом литовца, который готовить умел и любил. Но… – О! А я так пить хотел, всю дорогу думал, где бы… – Торис поперхнулся. Он сделал несколько глотков из стакана, и вода, сначала показавшаяся нормальной, теперь запоздало жгла язык, будто бы в ней резко, ни с того ни с сего появился градус побольше, чем в водке.
Беларусь влетела в кухню, и взгляд её не предвещал ничего хорошего. Она одним резким движением смахнула со стола кувшин. Кашлявший Торис вздрогнул от звука бьющегося стекла и поднял глаза на Арловскую.
“Катастрофа”, – обречённо, но очень зло подумала Наталья, когда Литва улыбнулся ей в очередной раз. Кажется, точно так же, как улыбался раньше, мягко и ласково. Только где-то в глубине его зрачков мелькнули алые искры.
– Наташ, что-то случилось? – Лауринайтис взял ладони Беларуси в свои и успокаивающе сжал их.
– Всё отлично, – Наталья отошла на шаг, настороженно глядя в глаза Торису.
– А ещё… – он ласково погладил ладони Арловской большими пальцами. – А ещё мы всё время, что объединены, как-то далеко друг от друга провели. Слушай, давай…
Хрустнули кости. Глаза литовца округлились, рот открылся в беззвучном крике.


*"Заклинание" взято из песни Анжелики Агурбаш "Вянок". Вольный перевод с белорусского:
Я зачарую водой речной:
Вода бурли, зелье варись!
Волшебная трава для приворотов,
Трава-живица для девушки,
Полынь-трава для юноши.
Варись зелье к свадьбе!
Любовное зелье, хмельное зелье!

Название: Невероятные - и очень правдивые - приключения бравого пилота
Автор: здесь.
Размер: 1351 слово
Пейринг/Персонажи: Канада, Америка
Категория: джен
Жанр: АУ, повседневность, щепотка мистики
Рейтинг: G
Краткое содержание: о том, как может родиться книга.
Прекрасный арт от Alikurai: узреть

В детстве Мэтью поставили диагноз: астма. Мэтью, который до одури любил пушистых животных и пыльные чердаки, где всегда можно было найти что-то интересное – старую подзорную трубу прадедушки или бабулину книгу с особым рецептом самых вкусных в мире блинчиков, например. Тогда маленький Уильямс не проронил не слезинки, расставаясь с огромным белым плюшевым медведем, с которым, вообще-то, не собирался расставаться до самой старости, но с тех пор твёрдо решил, что если болезнь ещё хоть раз встанет между ним и чем-то, что ему дорого, он ни за что не уступит.
Теперь, спустя пятнадцать лет, молодой архивариус Мэтью Уильямс старался проводить как можно больше времени в, собственно, библиотечных архивах, среди пыльных старых фолиантов. Иногда отчаянно кашляя и сжимая в руке ингалятор.
Кто-то может подумать, что из-за такой любви к книгам вкупе с «характерной болезнью» ботаников и слабым зрением его не любили в колледже. И будет совершенно не прав. На первом же курсе коллежским заводилам стало ясно, что доставать Уильямса – это попросту скучно. Тот, как казалось, никогда не злился, не огрызался и… да и почти не контактировал с внешним миром, по правде сказать. У Мэтью были свои миры в голове, на бумажных страницах, в отпечатанных буквах, и они ему нравились куда как больше того, что его окружало на самом деле. Тихого парня не от мира сего просто предпочитали не замечать, как и он предпочитал не замечать людей рядом, и Уильямса это более чем устраивало, он видел в этом некую гармонию. Это было правильно и честно.
Так что работа в библиотеке была для него идеальным выбором.
Войдя в архив, на свою, совершенно свою территорию, Мэтью почувствовал себя дома. Он стянул с плеча потрёпанную лямку сумки-почтальонки и прошёлся вдоль ближайшей полки, скользнув подушечками пальцев по корешкам книг. Здесь, поближе к столу, стояли ещё не прочитанные книги из недавно поступившей партии, которые Мэтью отобрал для себя. Кажется, это был дар города библиотеке в честь какого-то там праздника. Уже по корешкам сразу было видно – книги собирали по чердакам и подвалам, ненужные и забытые. Тем лучше. Уильямс любил такие больше, чем новенькие издания в гладких обложках – на них, нетронутых, не было ещё отпечатков историй, что хранились в них, и историй людей, что их читали.
Мэтью мягко, даже ласково провёл по одному корешку ладонью, аккуратно подцепил его и достал одну из книг. Обложка была шершавой, будто бы обтянутой льняной тканью. Когда-то она наверняка была светло-бежевой, теперь же цвет варьировался от серого до тёмно-коричневого: судя по ровному кругу, кто-то ставил на неё чашку с кофе. Продавленные аккуратные буквы, в уголках которых ещё поблескивала позолота, гласили, что книга рассказывает о невероятных – но правдивых – приключениях бравого пилота Джонса.
Мэтью улыбнулся, склонив голову пониже, и прижал к переносице чуть сползшие очки. На внутренней стороне обложки был изображён американский самолёт времён Первой Мировой.
«Никто не знал, что значит буква «Ф» для Альфреда Ф. Джонса, но поговаривали…» – Мэтью несколько раз моргнул, пытаясь снова зацепиться взглядом за строки первой главы, но буквы будто ожили и стали бегать по странице, никак не желая собираться в слова и предложения. Уильямс потёр глаза под очками.
«Что за чертовщина?..» – ветерок всколыхнул волосы Мэтью. Но ветра в архиве быть не могло. Температура и влажность поддерживались искусственно, чтобы книги не портились, так что окна никогда не открывались и были завешены тяжелыми тёмными портьерами.
Снова ветерок. Легкий, ласковый, Уильямсу показалось, что он пахнет солью – морской ветер.
А следующий порыв сбил его с ног. Вскрикнув, Мэтью упал, отлетев от стеллажа, и выронил книгу.
– Что за… – пробормотал он, пытаясь нашарить слетевшие очки. И понял, что его вопрос повторило эхо. Какое к чертям эхо в архиве…
– Эй! – Уильямс крикнул наугад, и кто-то – или что-то – снова вторило ему.
Дыхание перехватило.
Мэтью наконец нашёл очки и чуть дрожащими руками надел.
– Оу, – только и смог выдавить он. Напротив, неловко раскинув ноги и осоловело моргая, сидел… пилот. Самый натуральный, в форме, в лётной куртке и очках.
– Ты за мной повторял, – заявил пилот, уставившись на Уильямса.
– Или ты за мной.
Пилот махнул рукой, поднимаясь на ноги и оглядываясь. Мэтью, потянувшийся за упавшей книгой, подумал, что лицо у этого парня больно знакомое, только какое-то почти по-детски изумлённое. «Наверняка выгляжу не лучше», – вздохнул Уильямс, поднимаясь и отряхиваясь.
– Где я и что ты тут делаешь? – пилот повернулся вокруг своей оси, уперев руки в бока, и встал лицом к Уильямсу.
– Мне тоже интересно, что ты тут делаешь, – пробормотал Мэтью, растерянно открыв книгу снова. И изменился в лице. Картинка со внутренней стороны обложки исчезла, исчезли и буквы – решительно все, со всех страниц. Мэтью поднял растерянный взгляд и тут же отшатнулся. Пилот стоял вплотную к нему, широко, совсем по-голливудски улыбаясь.
– Сними очки! Ты так на меня похож, смотри! – пилот ткнул пальцем в собственную щеку.
– Не стоит, – Уильямс сглотнул. – Ты Альфред Ф. Джонс, – медленно, сдавленно проговорил он. – Бравый американский пилот…
– Ещё какой! – Джонсу такое представление явно польстило, он гордо вздёрнул подбородок, заулыбавшись ещё шире, хотя Мэтью казалось, что это невозможно.
Впрочем, встретиться с персонажем из книги ему тоже казалось невозможным – разве что это происходило у него в голове. «Точно. Точно. Я брежу», – мысль ударила обухом по затылку, Уильямс опустил руки, напрягшись.
– Исчезни. Я хочу снова в мой архив, а в моём архиве не бывает настоящих пилотов и всякого такого… – он крепко зажмурился и зачем-то на пару секунд задержал дыхание.
– Эй, – прошла пара секунд, на протяжении которых Альфред бесцеремонно разглядывал напряженное лицо Уильямса, и он тронул архивариуса за плечо. Мэтью дёрнулся, резко распахнув глаза.
– Ты не исчез?!
– С какой бы стати? – Джонс, кажется, собирался обидеться.
– Боже мой, ещё и тактильные галлюцинации, – пробормотал Уильямс. Ноги подкосились, и он вцепился в край стола, чтобы не рухнуть на пол, а аккуратно присесть на стул.
На Мэтью снова дохнуло солёным – это пилот склонился к нему.
– Знаешь что, парень? Это мне впору так нервничать, это я секунду назад был на инструктаже и готовился запрыгнуть в кабину своей детки, а теперь торчу здесь! Но я, конечно, не нервничаю, заметь, герои не нервничают, – Джонс скрестил руки на груди.
– Я не герой, мне можно, – язвительно отозвался Уильямс, чувствуя, что ему становится сложно дышать. «Только не сейчас!», – он нашарил свою сумку и стал лихорадочно рыться в ней.
– Да ты совсем плох, – присвистнул Альфред, прислонившись к столу.
– Это точно, – уверенно подтвердил Мэтью, начиная паниковать – ингалятор никак не желал находиться. Судорожно хватая ртом воздух, Мэтью поднял на пилота глаза.
– Что? – недоумённо моргнул тот. – Чего тебе? Там? Что в сумке? Эй, парень, давай-ка ты не будешь так бледнеть! – Джонс схватился за сумку Мэтью и просто-напросто перевернул её. На стол посыпались ручки, мятые купюры, мелочь, блокнот, футляр от очков… Уильямс схватился за выпавший ингалятор.
– Тебя не взяли бы в армию, – покачал головой Альфред, когда Мэтью снова задышал нормально и откинулся на спинку стула.
– Я и не рвусь.
Джонс только фыркнул.
– Знаешь, как у нас называют таких как ты?
– Горю желанием узнать. Только не от тебя, а оттуда! – Мэтью ткнул пальцем в книгу и как-то обречённо, отчаянно посмотрел на Альфреда. – Тебя ведь не должно здесь быть, – тише и мягче произнёс Уильямс.
– Ясен-красен, не должно! – всплеснул руками пилот и неожиданно улыбнулся, хлопнув Мэтью по плечу. – Давай, отправляй меня обратно.
Уильямс постарался вложить в свой взгляд всё язвительное недоумение, которое испытал.
– Да запросто. Только скажи, как.
Джонс пожал плечами.
– Ну, из-за тебя же я тут, не иначе. Тебе и решать, как. Я герой, конечно, я могу решать и сам, но только в этих штучках я ничего не смыслю.
«Будто бы я смыслю», – Уильямс в полной мере ощутил себя бесполезным ничтожеством. Он прочитал, кажется, несколько тысяч книг, но ничего не мог поделать.
Мэтью снова раскрыл пустую книгу, растерянно провёл пальцем по краешкам страниц, листая до самого конца.
– О! – всё же несколько букв в книге осталось. Даже не букв – это был росчерк, подпись, видимо, автора.
– Ну? – Альфред с интересом заглянул Мэтью через плечо.
– Это моя подпись, – Уильямс оторопело уставился на страницу.
– Ну, так это же твоя книга?
– Моя?.. – Мэтью обернулся и снова наткнулся на улыбку пилота. – Что значит буква «Ф», Альфред Ф. Джонс? – глухо спросил он.
– Ну, знаешь ли! – Альфред округлил глаза. – Это источник легенд для всей эскадрильи, а ты хочешь, чтобы я так просто взял и…
– Это моя книга! – Уильямс вскочил на ноги. Теперь улыбался уже он, как улыбался только любимым моментам из книг. Джонс отметил про себя, что так Мэтью стал ещё больше на него похож. – Будет. Это будет моя книга. О тебе. Так что там с буквой?..