[fliss]

Называется, сел чайку попить, а потом решил пойти спать. Ага. Да.
На самом деле мне хотелось сделать Джека и Бальзака, не знаю, насколько получилось. Но мне в общем нравится, что получилось в принципе.
Лол, только после половины спохватился, что должны быть не только разговоры и описания, но и вроде как тема, вставил тему.
Но как обычно у меня это бывает, писалось ради одной фразы.

Там 832 слова вроде ни о чём и рыжий Бальзак.

– Вот с тобой если что случится, авария там, например, – ты кому звонить будешь? – Лис затягивается в последний раз и давит окурок в простой стеклянной пепельнице. Ничего красивого в том, как он курит, нет и никогда не было, всё очень просто и повседневно. Ощущение такое, будто он докуривает на ходу – всегда, даже если курит в постели.
– Матери, наверное. Жене, если бы жена была. Тебе, – Свиста почти не видно. Из одеяльного кокона торчит только его рыжая голова, а рука с сигаретой кажется чужой, нелепо торчащей держалкой для окурка. Угадать, что она всё же его, можно только по россыпи веснушек на тыльной стороне. Свист курит медленно, а ещё у него повсюду распиханы мягкие пачки, наполовину пустые и наполовину полные, с парой сигарет, целые, пустые. Он не любит их долго искать, поэтому оставляет везде и по всем карманам, чтобы всегда были под рукой.
– А я – в страховую компанию, – поучительно произносит Лис и тоже кутается в одеяло. В стороны по-дурацки торчат его длинные ноги-рельсы в черных брюках и дорогих кожаных туфлях. Свист не понимает, зачем ему такая неудобная пижонская обувь. – А зачем мне бы звонил? – заинтересовался он.
– Чтобы врача подогнал нормального и подешевле. Не лежать же в государственной клинике, – Свист зевает, как будто ему совсем не интересно – ни говорить, ни курить, ни сидеть с Лисом, ничего вообще.
Лис видит в этом зевке демонстрацию превосходства. Но не оценить не может.
– Неплохо.
Свист никак не реагирует, но Лис знает, что он чуть улыбнулся, опустив голову к руке с сигаретой. Он всегда так делает, и кажется, что он сутулый. Он так на лиса похож куда больше, чем сам Лис, словно притаился, охотясь на деревенских кур, с водопадом рыжины на голове и внимательный до боли, хотя и скрывает. Точнее, просто не афиширует.
– Только врачи сейчас всё равно все резко поляками стали, – Лис копошится в одеяле, а потом на пол летят две перчатки без пальцев, обе новенькие и даже блестящие, обе невероятного бирюзового цвета. Свист изгибает бровь, слегка удивлённый. Он уже представил, как эта безпальцевая прелесть должна смотреться с деловым костюмом Лиса. Она ведь и там, на полу, рядом с пепельницей и грязными стаканами выглядит неуместно, хотя казалось бы – всё равно.
– Поясни, – Свист не очень любит задавать уточняющие вопросы, это слегка раздражает: он предпочитает, чтобы люди сразу изъяснялись чётко и по делу.
– Где поляк прошёл – там еврею делать нечего, – назидательно поясняет Лис. – Знал бы ты расценки.
– Не знаю и надеюсь не узнать, – обрывает его Свист, и Лис широко усмехается. Все знают, как Свист терпеть не может болеть, больницы, врачей, их запах и всё, что может появиться вместе с ними. – А очереди к ним всё равно как в нашем детстве – за дефицитной колбасой.
Свист только плечами пожимает, хотя под здоровенным одеялом этого почти и не видно.
– Ну а ты что хотел? У нас вообще-то апокалипсис в разгаре. Бунты, погромы, заразы всякие ходят, знаешь ли.
– Зачем им деньги? Вот кретины, – и они оба молчат о том, что и Лис кретин со своей страховой компанией, со своими блестящими кожаными туфлями и глажеными брюками. Приятно ещё говорить о чём-то старо-нормальном.
Свист чуть подзакатывает глаза. Да уж, апокалипсис. Он бы не назвал это «разгаром», он назвал бы это затяжной шизофренией. В его представлении приличный апокалипсис должен грохнуть раз, грохнуть на совесть – и сразу всё смести. Этот же был явно не из приличных. Он тянулся уже второй месяц, наступая медленно и нудно. По крайней мере, на этой стороне земного шара. Мировые новости доступны теперь никому не были, да и вообще каждый был сам по себе. Только Лис везде бывает и всё знает, и уж куда лучше газет рассказывает городские новости. Свисту даже интересно слушать: он на улицу выходить не любит. Но второй месяц… Свисту кажется, что и орать малолетние сорвавшиеся с цепей шавки стали тише, и громить витрины реже. И вроде как даже напиваться не так часто.
Стемнело. Свист выползает из своего кокона как-то по-паучьи. Лису действительно мерещится у друга как минимум одна лишняя пара рук.
– Можем пойти в холл и развести костёр, – предлагает Свист, закрыв окно. Теперь по ночам слишком сильно дует ветер, и стёкла, не разбитые пьяными шавками, вполне может разбить он.
Костёр в холле Свист жечь не боится. Кажется, в здании общаги живёт теперь он один, и иногда ещё Лис. По крайней мере, в коридорах он никого не видел, и в столовской кухне – тоже.
– Мне лень, – отзывается Лис и заползает с одеялом на пружинную кровать. Не застилая полосатый матрац, не утруждаясь найти подушку. И туфли не снимая.
Это значит – больше они говорить сегодня не будут. Иначе Лис бы пошёл в холл и даже стульев для костра наломал.
Свист раздумывает, не убрать ли пепельницу с пола – чтобы Лис утром с непривычки не встал в неё и не опрокинул. Но в конце концов решает, что это будут уже проблемы Лиса, а не его, и тоже ложится, точно так же скрипнув пружинами. Он снова закутывается в одеяла, и теперь он в них только угадывается, и ещё на белой подушке темнеют пряди его волос.
– Если встану раньше – выкину эту бирюзовую дрянь, – предупреждает Свист. Просто так, из вредности.
Лис только зевает в ответ.
Окно трясётся и чуть звенит от ветра.