Робкий солнечный луч погладил плечо. Свет совсем холодный и какой-то бледный, будто выцвел за ночь, выстирался. И луч - тонкий и короткий - сел после стирки. Выполосканное солнце медленно и лениво выползает из-за горизонта, цепляясь за серую, всю в рытвинах землю своими севшими и ослабшими лучами. Кажется, что ещё чуть-чуть - и оно не удёржится, сорвётся, и снова станет темно.
Наверное, это было бы к лучшему. Тогда снова скрылись бы в темноте переломанные деревья, воронки в земле и там-сям поблёскивающие на солнце гладкие бока касок. Ни одна пуля не блестит в холодном, простуженном свете - все плотно засели в телах, вытягивают остатки тепла.
Даже пулям хочется, чтобы их кто-то согрел. Только согреться они могут совсем ненадолго - слишком много им тепла нужно, слишком быстро они хотят его получить.
Слышно, как кто-то играет на фортепиано, а ещё на виолончели. Это, конечно, только кажется. Потому что в таком болезненно-бледном свете под другую музыку греть пулю было бы нелепо.